А. Поляковский. Слепой пилигримм

9 сентября 2022

Статьи о В.Я. Ерошенко

«Жил, путешествовал, писал», — в словах этой эпитафии, которую завещал выбить на своем могильном камне (воля не была исполнена) незрячий литератор, тифлопедагог, музыкант, путешественник, полиглот(знал десять языков) Василий Яковлевич Ерошенко (1890-1952) — суть существования этого удивительного человека. Имя его не должно быть забыто в новой России.

Для незрячих людей нашей планеты имя Василия Яковлевича Ерошенко значит ничуть не меньше, чем к примеру, Ленин для большевиков-коммунистов. Когда в Обуховке, на родине слепого писателя, к его столетию создавался музей, приглашенные издалека специалисты вдруг забуксовали, оправдывая свою бездеятельность якобы невозможностью сформулировать некую концепцию, без которой музейщикам, как говорится, ни взад ни вперед...

И тогда один из исследователей многотрудной жизни и романтического творчества Ерошенко не без язвительности посоветовал: "Зажмурьтесь минут на пять - и вам, друзья, многое станет понятным" Действительно, ведь и сам Василий Яковлевич писал, в автобиографии: "Я слепой. Ослеп в четыре года, от роду. С мольбой, весь в слезах покинул я красочный мир солнца. К чему это, к добру или злу, я еще не знал. Ночь моя продолжается и не кончится до последнего моего вздоха. Но разве я проклинаю ее? Нет, вовсе нет".

...На исходе весны пятьдесят второго года, когда грозы отгремели, отсверкали и чуток подогретый ветерок коегде подсушил дорогу, до Обуховки из Старого Оскола с горем пополам добралась старая скрипучая полуторка. Кроме шофера были в довоенного выпуска машинешке еще двое: в кузове - молодой, крепкого сложения незрячий мужчина, решительный, резкий в движениях, и в кабине - средних лет женщина, по одежде судя, явно не местная, слободские это мигом определили, когда гости подкатили, разбрызгивая лужи, к пустующему дому Ерошенко.

Василия Яковлевича, мученически закончившего дни свои, схоронили еще в январе. С тех пор изредка наезжали какие-то люди, интересовались, что в доме осталось, но не шибко назойливо, хотя и без особых стеснений. При этом не скарб их домашний интересовал, а в основном бумаги. У покойного писем скопилось, хоть пруд пруди, да и рукописей на толстой бумаге для слепецкого выпуклого письма множество осталось. Последнее время он только и делал, что писал денно и нощно, накалывая буковку за буковкой.

Все бумаги побросали в захлестанный грязью кузов, и полуторка двинулась по старой колее в обратный путь. Доехали до центра городка. Женщина вышла, попрощалась со слепым: - Ну, я надеюсь, ты справишься? - Нехитрое дело, - мрачно ответил мужчина, оправляя гимнастерку с невыгоревшими следами от погон, - не беспокойтесь. Через час в его комнатке весело потрескивала печка, и мужчина то и дело ловко откидывал раскаленную чугунную дверцу. Огонь окрашивал багровым цветом его твердое, нестарое лицо, и блики эти усиливались, когда в огненный зев попадала и воспламенялась, корчась в огне, очередная порция плотных листов.

Так безвозвратно погиб архив Ерошенко. И, может быть, именно этот майский день следует считать днем смерти писателя, а не тот, студеный, январский, когда тело его опустили в могилу на обуховском погосте.

Цепь роковых совпадений - иначе не скажешь о судьбе рукописей Василия Яковлевича. Впрочем, если отмести мистику, приходит в голову другое; не приложил ли кто руку к "режиссуре" этой трагедии? Не было ли людей, заинтересованных в том, чтобы исчезли раз и навсегда, канули в Лету последние труды слепого романтика, утверждавшего незадолго до кончины: "В этой книге - плоды многих раздумий, итог моей жизни. Теперь я могу спокойно умереть".

Четырьмя годами раньше Василий Яковлевич вернулся в Туркмению, в детский дом, созданный им в середине тридцатых годов, чтобы забрать оставленные при увольнении свои рукописи. Он долго рылся в шкафах, бледный от волнения, не желая поверить в случившееся. Он прошелся тонкими, чуткими пальцами буквально по каждому листу, на это ушло несколько часов, прежде чем, сдерживая слезы, сказал своей спутнице, бывшей детдомовке: - Все, прекращаем искать. Их сожгли. Но никогда не поверю, что это сделали дети.

Безвозвратно погибли и две увесистые посылки с рукописями, отправленные из Обуховки разным адресатам. Нет оснований не соглашаться с Виктором Герасимовичем Першиным, учеником и последователем Ерошенко, утверждающим, что за всей этой мрачной историей маячат тени "литературоведов в штатском", опричников с Лубянки. Он сам повинен в их неотступном внимании: работая в КУТВе (было в Москве такое учебное заведение - Коммунистический университет трудящихся Востока), Василий Яковлевич отказался "стучать" на японских слушателей. Со многими из них он дружил, испытывая к ним самые настоящие братские чувства еще с тех пор, когда жил в Токио. Естественно, из КУТВа его тут же выставили.

Была у Ерошенко и еще одна уязвимая точка - его увлечение эсперанто. Обойдя, без преувеличения, полмира, он признавался: "Лампа Алладина не могла помочь мне больше, чем зеленая звездочка - символ эсперанто. Я уверен: никакой джин из арабских сказок не мог бы сделать для меня больше, чем сделал для меня гений реальной жизни Заменгоф, творец эсперанто". На языке международного общения написаны многие его вещи.

Благодаря эсперанто творчество слепого гражданина Вселенной было известно и в Европе, и в Японии, и в Англии, и в Китае... Советские эсперантисты оказались в числе первых жертв костоломных сталинских репрессий. И Василий Яковлевич, конечно же, был благодарен судьбе, когда в роли спасителя оказался туркменский Наркомпрос, предложивший Ерошенко создать в республике детский дом для обездоленных ребятишек. "Я закоренелый бродяга, - признавался он, - я одержим страстью бродяжничества".

Так оно и было до поры до времени. Двадцати двух лет от роду слепой пилигрим открыл счет городам, которые ему удалось "увидеть" на разных континентах. Какоето ни когда не замирающее внутренне беспокойство нигде не давало ему покоя, возможности остановиться на долго. Исключение составляют Токио (это пять лет жизни) и жаркая Туркмения, которой отдано целое десятилетие.

Впрочем, подчиняясь биографической точности, надо мысленно отлистать календарь его жизни до предпоследнего года прошлого века. Впервые в жизни девятнадцатилетний Вася под присмотром отца покинул Обуховку и отправился далеко далече, аж в самую Москву. Вот справка, предоставленная Музеем истории и реконструкции столицы: "Василий Ерошенко, из крестьян, девять лет, 15 июля 1899 года зачислен воспитанником приюта Московского Общества призрения, воспитания и обучения слепых детей, действующего под благосклонным покровительством Ее Величества Государыни Всея Руси Марии Федоровны".

Здесь за девять лет он получил достаточно приличное образование, стал профессиональным музыкантом, освоил ремесла, доступные незрячему. Здесь сформировался характер Ерошенко, пытливость, трудолюбие, усердие, граничащее с фанатизмом, неистребимый оптимизм... И еще одно качество, о котором он позже скажет так: "Я страдал за слабых и униженных. И куда я ни поеду, страдание это, будет всегда со мной". Сюда же можно присовокупить еще одно признание Василия Яковлевича: С самых ранних лет я мечтал, чтобы на моей родине не было несчастных людей...

Лишь этим мечтам и надеждам я обязан тем, что до сих пор живу. Не будем гадать ,как сложилась бы судьба Василия Ерошенко ,не встреться ему ,молодому ресторанному скрипачу ,Анна Николаевна Шарапова. Это она приобщила юношу к великому языку эсперанто. Это ею было спланировано и организовано заграничное путешествие через Европу в Англию, где Ерошенко получил возможность совершенствовать свои знания в элитарном Королевском институте для слепых.

Увы, русская вольница оказалась несовместимой с режимными строгостями этого уникального учебного заведения. За несколько попыток брать по ночам лошадей с институтской конюшни и устраивать "дерби" в аллеях парка Василия стали называть то конным призраком, то ночной птицей. Засим последовало отчисление. Переполненный сильнейшими впечатлениями и, как бы то ни было, новыми знаниями, он вернулся через полгода в Москву. Но теперь "охота к перемене мест" всецело захватила ум и душу юного странника. И он готовится к новому путешествию, конечной точкой которого, ни много ни мало, должен стать Токио.

Конечно, судьба еще не раз вернет его в трагическое состояние "заложника двойной тюрьмы" слепоты и одиночества, но он уже обрел новый опыт, опыт полноценной ° и самодостаточной жизни, и он осознал свое предназначение, храня его в тайне от окружающих. Май четырнадцатого года Василий встретил в пути. Бесконечный металлический дробот вагонных колес, лязг буферов, тревожные всхлипы встречных локомотивов - ° разговоры, разговоры, разговоры, бесплатная утеха пассажировпопутчиков, дорожная откровенность многоголосой России...

И наконец, Владивосток, пароход "Амур", не очень придирчивая таможня в японском порту Цуруга. Низкорослый инспектор с удивлением провожает взглядом светловолосого молодого человека в русской косоворотке с котомкой и гитарой за спиной и тростью в правой руке... По документам, только что проверенным, - слепой, но так слепые не ходят, уверенно двигаясь в толпе и даже не касаясь тросточкой земли...

Через восемь лет его, обретшего к тому времени писательскую известность, пригласят в Нюрнберг, международный конгресс эсперантистов. И удивят открыткой, отпечатанной большим тиражом: на кусочке глянцевого картона изображен он, Ерошенко, шагающий по планете с холщовой сумкой за спиной да гитарой... Поневоле посочувствуешь музейщикам, которые мучились в Обуховке, не в силах определить концепцию материала: ведь даже и котомки не осталось после Ерошенко. Лишь книги, написанные им на японском, китайском и эсперанто, увидевшие свет далеко от России и в России неведомые никому...

Лишь через десять лет после смерти обуховского гражданина вселенной вышел в Белгороде небольшой сборник ерошенковских сказок и стихотворений, тираж книжки - пятнадцать тысяч экземпляров. И все вещи до единой - переведенные на русский. Поистине уникальная ситуация. Словно о нем, о Ерошенко, сказал поэт: "Отдай другим игрушку мира - славу, Иди домой - и ничего не жди".

Но вернемся в Японию, туда, в четырнадцатый год, Василий не ощущает, что он на чужбине. Он постигает традиции и нравы приветливо встретившей его Страны Восходящего Солнца, активно изучает японский язык, вникает в тонкости воспитания и обучения слепых, которые издавна пользуются здесь многими привилегиями. Среди новых друзей Ерошенко - литераторы, художники, актеры, студенты... Их интересы близки ему, их революционные настроения находят искренний отклик в порывистой, романтической душе русского эсперантиста.

Он выступает на молодежных сборищах, участвует в работе кружков, где превалируют антивоенные настроения, социалистические идеи, обсуждаются программы эмансипации японских женщин... С некоторых пор Василий живет в ожидании чуда. И оно совершается. У чуда есть имя - Итико Камитика. Она журналистка. Молодая экстравагантная, отрицающая многие устаревшие, как ей кажется, каноны поведения в обществе. Что увлекло, покорило, пленило Василия? Ее идеи? Ее голос? Ее доброта и нежность? Но разве любят за что-то конкретное?

Одно достоверно: судьба уготовила влюбленному в Итико Ерошенко жесткие сердечные мучения. Их способен понять лишь тот, кто хоть однажды оказывался в ситуации, именуемой у русских и у японцев одинаково - "любовный треугольник". Один из токийских приятелей Ерошенко вспоминал: "Его постиг удар, который он запомнил, вероятно, на всю жизнь". Так оно было: Ерошенко не изменил своему чувству до конца своих дней.

Здесь наш сюжет обретает неведомую раньше остроту. Страдающий Василий внезапно обнаруживает в себе тягу к сочинительству. Первый рассказ, конечно посвящен Итико, он назывался "Рассказ бумажного фонарика" и был опубликован в январе 1916г. Влюбленный в гейшу слепой юноша обманут признанием коварного фонарика: "Мой свет зажжен огнем ее любви, он для нее важнее, чем даже свет луны. Она просила передать, что любит только меня".

Сия сказочная история написана по-японски, она изящна и трогательна, и японцы называют Ерошенко поэтом. Первый успех окрылил слепого сочинителя. Он пишет много , публикуется часто. В 21 году в Токио выйдет первая книга русского японского писателя Ерошенко. Что она сделала с ним, эта любовь?

Дальнейшая жизнь Василия Ерошенко пронизана вольтовой дугой страсти , перенасыщена опасным риском, сплошь и рядом являет собой безотчетный, яростный вызов опасному окружению. Он отправляется в Бирму и учит слепых детей. Революция в России странным образом сказалась на положении немногочисленных русских, заброшенных по воле рока на территорию, подконтрольную англичанам. Ерошенко в недоумении - за ним неотступно следит полиция. Его выпроводили снова в Японию. Страна бурлит, взорванная экономическим кризисом.

Революционный переворот в России будоражит Японскую социалистическую лигу. Высокий, светловолосый Ерошенко слишком приметен на любом митинге. Он арестован, избит и выдворен из Японии. "Русский? Плыви в Россию, здесь бузотеров и без тебя хватает." 4 июня 1921г. он навсегда покинул Японию, друзей, удивительную женщину, о которой Ерошенко будет помнить до последнего вздоха. Он успел, находясь за решеткой, распорядиться о передаче Итико авторских прав на все будущие издания его произведений.

Москва, Ташкент, Чукотская тундра, Загорск, Ашхабад. Десять лет Ерошенко провел в Туркмении, создал национальный алфавит по системе Брайля, написал первые туркменские учебники для слепых. Несколько лет назад мне довелось сопровождать 80-летнего профессора Токийского университета Итиро Такасуги в поездке в Обуховку. Он написал несколько книг о Ерошенко и осуществил свою мечту : пришел к могиле писателя. Он долго стоял молча, потом негромко сказал: "Я понял трагедию человека, который мечтал, чтобы люди любили друг друга".



Источник: журнальный вариант Поляковский А.Слепой пилигримм//Альянс.-1998.-N7.ч